viking.doc

Про  викингов   рассказал мне Сережка Волошин, рассудительный и спокойный человек  двенадцати лет. Я жил тогда в подмосковном городке, и Сережка был мо­им соседом.

Улица наша называлась Крепостная. Дело в том, что в давние времена, когда по полям шастали орды ко­чевников, здесь стояла кре­пость. Небольшая, деревян­ная, с бревенчатыми восьми­угольными башнями. Потом она сгорела. Остался только земляной вал да овраг, ко­торый раньше был крепост­ным рвом. Да еще название улицы напоминало о ста­рине.

Вал густо порос одуван­чиками. В овраге росла кра­пива, булькал ручеек и жи­ли стрекозы и лягушки. На Крепостной  улице   жили мальчишки.

Конечно, были там и взрослые, но речь главным образом пойдет о мальчиш­ках.

Улица была широкая, но тихая. Машины по ней не ходили, потому что она упиралась в овраг. Дорога заросла, и даже сквозь узкий асфальтовый тротуар пробивались лопухи. Домики прятались в палисадниках с сиренью.

Сами понимаете, что такая улица – рай для футболистов.

Сережка возвращался поздно вечером и на кухне, сдер­жанно кряхтя, начинал заклеивать пластырем ссадины на но­гах.

– Ну и побоища у вас, – сказал я однажды. – Каждый раз с отметинами приходишь.

Сережка, вытянув шею, пытался облизать осаженный ло­коть.

– Подумаешь... побоища, – ответил он. – Какие это... по­боища... Чушь... Вот в прошлом году...

И, лизнув, наконец, локоть, поведал эту историю.

В конце июня их осталось пятеро. Почти все «овражни­ки» – ребята с этого конца – разъехались кто куда: в лагерь, к бабушкам, на юг, а один даже в тайгу с отцом-геологом.

А из компании Тольки Самохина никто не разъехался. Или сговорились, или случайно так получилось, но их как было, так и осталось шестнадцать, не считая всякой мелкоты.

У Сережки и его друзей никогда не было прочного мира с Толькиной компанией. Кто тут виноват, сказать нелегко. Одна­ко все отмечали, что Самохин – человек въедливый и зло­вредный. Он ко всем придирался и никогда ничего не прощал. Сережке он, видно, не мог простить, что тот не подчиняется. Не считает его, Тольку, за командира в здешних местах, а сам имеет «армию». Правда, Сережкина армия была не такая большая и воинственная, но пока она была в сборе, могла по­стоять за себя. И вдруг неприятность – разъехались!

Те, кто остался, жили в одном дворе. В двухэтажном до­ме – мальчишки, а в маленьком, в глубине двора, – девчон­ка Виктория. Или попросту Вика. Одноклассница Сергея.

Викины родители были путешественники. Они не поднима­лись на снежные вершины, не искали рудные залежи и не рас­капывали в песках древние города, они просто ездили. Каждый отпуск они проводили с туристическими группами то на Чер­ном море, то в Ленинграде, то на Волге. А воспитывать Вику приглашали папину сестру Нину Валерьевну.

Нина Валерьевна была худая, длинноносая и печальная женщина. То, что она тяжело больна, подразумевалось само собой. Это все знали, когда еще Виктории на свете не было. А если кто-нибудь спохватывался и пытался узнать о ее болез­нях подробнее, Нина Валерьевна медленно и выразительно поднимала глаза на невежу. «Как же вам не стыдно? – гово­рил этот взгляд. – Мучить бедную женщину, жизнь которой висит на паутинке!» И невеже становилось стыдно.

Чтобы окружающие не забывали о ее страданиях, Нина Валерьевна постоянно сообщала: «Ах, как у меня болит го­лова». Фразу эту она произносила регулярно через каждые четыре с половиной минуты.

То, что ей приходится воспитывать Вику, Нина Валерьевна считала подвигом. Она так и говорила: «Надеюсь, люди когда-нибудь поймут, какой подвиг я совершаю».

Может быть, Викины родители это понимали, но они были далеко. А Вика не понимала.

– Уик-то-о-риа-а! – на иностранный манер голосила по ве­черам Нина Валерьевна. – Пора домой! Слышишь?! Все нормальные дети уже спят! Уик... (ах, как у меня болит голо­ва!)... ториа! Не заставляй меня снова принимать валокордин!

– Выходит, я ненормальная? – шептала в каком-нибудь укрытии Вика. – Ну и отлично. Тогда мы еще погуляем. Ага, мальчики?

Как все нормальные девчонки, Вика гоняла с ребятами фут­бол, временами дралась, ныряла с полузатопленной баржи и никогда не забывала, что она девочка. Довольно часто Вика появлялась во дворе в модном сарафане или платье и вопро­сительно поглядывала на ребят. Мальчишки понимали девчо­ночью слабость и сдержанно хвалили обнову. Платья и сарафаны Виктория кроила из прошлогодних туристских нарядов матери и шила на расхлябанной швейной машинке, которая постоянно ломалась.

Чинили машинку братья Дорины.

Братья были близнецы. Но ничуть не похожие. И это, по­жалуй, хорошо. Говорят, одинаковые близнецы не умеют жить мирно, а белобрысый Стасик и худой темноволосый Борька жили душа в душу. И увлечения у Дориных были одинаковые. Больше всего они любили книжки про технику и роботов. Дома у них был механический кот для ловли мышей, звали его Меркурий. Правда, ни одной мыши он не поймал, зато бро­сался под ноги гостям и хватал их за ботинки железными че­люстями...

Еще в этой компании был первоклассник Джонни. Вернее, даже не первоклассник. В школу он лишь собирался, а пока ходил в «подготовишку» – самую старшую группу детсада. Но ведь те, кто, например, только перешел в пятый класс, тут же называют себя пятиклассниками, не дожидаясь новой осени. Вот и Джонни не стал ждать.

Имя Джонни было ненастоящее. Вообще-то его звали Женька. Но Женькин язык имел маленькую странность: не умел выговаривать букву «Ж». Получалось «ДЖ». Вместо «железо» Женька говорил «джелезо», вместо «жулик» – «джулик». И себя называл Дженькой. Но что за имя – Дженька! Вот и переделали в Джонни.

Детсадовскую жизнь и порядки Джонни холодно презирал. Он отлично умел читать, знал, как устроены космические ра­кеты и электропробки, и терпеть не мог всякие хороводы и «гуси-лебеди».

В группу Джонни являлся в выцветшей футболке и потре­панных техасских штанах с мордастым ковбоем на заднем кармане. «Техасы» подметали бахромой паркет и пылили, как мотоцикл на деревенской улице. Воспитательницу Веру Сер­геевну этот костюм доводил до истерики, но Джонни оставал­ся спокоен. Во-первых, Вера Сергеевна была его двоюродной сестрой, во-вторых, он никогда не унижался до споров с начальством. Если жизнь в группе становилась нестерпимой, он просто брал под мышку «Сказки братьев Гримм» и уходил к малышам. Малыши смотрели на Джонни, как новобранцы на прославленного генерала. А их воспитательница на него чуть не молилась: Джонни избавлял ее от многих забот.

Ребят из младшей и средней группы Джонни любил. Ко­нечно, они были народ необразованный, но это по малолет­ству, а не по глупости. И носов они не задирали. А как они слушали сказки!

Малыши верили в Джонни и чуть что – бежали к нему. И в тот воскресный день, когда викинги совершили первое пре­ступление, два пятилетних гонца отыскали Джонни.

А Джонни отыскал друзей.

Сережка, Виктория, Стасик и Борька сидели на верхней пе­рекладине забора, которая называлась «насест». Это было их любимое место. Они сидели и бездельничали. Хмурый Джон­ни влез на насест и сообщил:

– Самохин опять пиратничает...

– Что? – напружиненно переспросил Сергей?

– Понаделали всякого оружия и на всех лезут. У Митьки Волкова и Павлика Гаврина плотину сломали. Они ее в овраге на ручье делали, а они растоптали.

– Шакалы! – искренне сказала Вика. – Нашли на кого нападать!

Сережка прищурился и медленно произнес:

–      Думают, если Санька уехал, Митьку можно задевать...

Санька был братом пятилетнего Митьки и приятелем Сергея.

– Пошли, поговорим с ними, – деловито предложил Борис.

– Их шестнадцать, – сказал Джонни. – И мечи, и щиты, и копья. Вот они скоро здесь проходить будут, увидите.

И правда, через минуту раздался дружный топот и брен­чание. Топала Толькина компания, а бренчали доспехи.

– Укройсь, – велел Сережка. Они прыгнули с забора и прильнули к щелям.

По дороге шло грозное войско.

Необычный был у войска строй. Впереди шел один чело­век, за ним два – плечом к плечу, потом шеренга из трех, за ней – из четырех. А дальше снова шли три, два и один. Полу­чался остроконечный четырехугольник – ромб.

Каждый воин держал громадный, как цирковая афиша, щит, который закрывал хозяина от щиколоток до плеч. Все щиты смыкались краями и опоясывали строй, как сплошная броня.

Но удивительней всего оказались шлемы. Чего здесь толь­ко не было! Ржавые каски, кастрюли с прорезями для глаз, колпаки от автомобильных фар, алюминиевые тазики. И каж­дый шлем был с рогами! Рога из железных трубок, из прово­локи, из жести – припаянные, приклепанные, прикрученные – торчали грозно и вызывающе.

Самохин шел первым. На нем сверкал никелированный чайник. Из носика чайника получился отличный рог. Второй рог – такой же – был припаян с другой стороны. Крышка, видно, тоже была припаяна. Чайник закрывал лицо до подбо­родка. На блестящем металле чернели прорези для глаз.

Над щитами, над шлемами гордо подымались копья. Мочальные хвосты и пестрые флажки реяли у наконечников.

– Ну и стадо, – сказала Вика.

– Смех смехом, а не подступишься, – возразил Борька. – Даже из рогаток не прошибешь.

В середине строя, за щитами, дробно стучал металличе­ский барабан.

– Понятно, – зло сказал Сережка. – Начитался Самохин про викингов. Есть такая книжка – «Черный ярл». Слыхали, кто такие викинги? Это морские бродяги были, вроде пиратов. Дав­но еще. Они в Скандинавии жили, где сейчас Швеция и Норве­гия... В пешем строю они всегда таким ромбом ходили. Закроются с четырех сторон щитами, и не подступишься. И шлемы у них рогатые были, чтобы страх нагонять.

– Ну и страх! Потеха одна! – громко заявила Вика. – Что-то вы побледнели, мальчики. Животы в порядке?

– Уикториа-а! – укоризненно протянул Стасик. – Зачем ты так говоришь? Не заставляй нас принимать валерьянку.

– А ярл – это кто? – спросил Борис.

– Это значит вождь, – объяснил Сережка. – Вроде князя.

– Он негр? – поинтересовался Джонни.

– Почему?

– Ну, раз черный!

– Да это прозвище. Тоже для страха.

– А ярла в чайнике мы тоже боимся? – спросила Вика.

– Мы его вечером поймаем, – решил Сережка. – Когда будет без чайника.

Тольку Самохина друзья повстречали у входа в летний кинотеатр. Толька хотел попасть на двухсерийный фильм про трех мушкетеров. Но не попал. Его прижали спиной к решет­чатой оградке, над которой поднималась трехметровая фа­нерная афиша. На афише д'Артаньян ловко раскидывал длин­ной рапирой целый взвод кардинальских гвардейцев, но Тольке от этого было не легче.

– Поговорим? – сказал Сережка.

– Четверо на одного? – сказал Толька.

– А разве много? – язвительно спросила Вика. – Вас-то сколько было, когда плотину у двух малышей раздавили?

– Мы? Раздавили?

– А не давили, да?

– Мы по ней только через ручей прошли! У нас на той стороне тактические занятия были! Мы что, знали, что она сломается?

– Думать надо было, – наставительно сказал Борька.

– Головой, – добавил Стасик.

– А у него не голова, – произнес остроумный Джонни. – У него джестянка с рогами.

– Ты мои рога не тронь, – мрачно сказал предводитель викингов.

– Можно и потрогать, – заметил Сережка.

– Четверо на одного?

– Пятеро!! – взвился уязвленный Джонни. Только сейчас он понял, что Самохин не желает его даже считать. – Вот как вделаю по уху!

– Козявка, – сказал викинг. – Вделай.

Джонни зажмурился и «вделал»...

В общем, Самохин вырвался из окружения помятый и взъерошенный. Наверно, хотелось ему зареветь. Но он не за­ревел. Он, часто дыша, сказал издали:

– Ну, увидимся еще! Не будет вам жизни теперь ни ночью, ни днем.

Друзья озабоченно молчали и не смотрели друг на друга.

– Вот что, люди, – заговорил наконец командир Сереж­ка. – Давайте-ка топать на свою территорию. И поскорее. Полезное это будет дело.

Он оказался прав. Едва укрылись во дворе, как Джонни из­вестил с «насеста»:

– Идут!

Все забрались на перекладину.

Противник двигался в боевом порядке. Мерно колыхались копья, и звякало железо.

– Красиво идут, черти, – со вздохом сказал Сережка. Наверно, все-таки завидовал, что нет у него такой могучей армии.

– Ну и красота! Понацепляли утильсырье... – откликнулась Вика.

Викинги приближались. Толька шел впереди. Рогатый чай­ник его вспыхивал на вечернем солнце. Лучи отскакивали от него, как оранжевые стрелы. Справа и позади командира ша­гал верный адъютант Вовка Песков по прозвищу Пескарь. Впрочем, знающие люди утверждают, что прозвище это надо писать через «И», потому что оно не от фамилии, а от Вовкиной писклявости. Пескарь (или Пискарь) тоже был в чайнике, только не в блестящем, а в эмалированном. Крышки у чайни­ка не было, и в круглом отверстии торчал белобрысый хохол.

Строй викингов остановился, нацелившись острием на забор.

– Ну, чего расселись, как курицы? – глухо спросил Само­хин из-под шлема. – Идите, побеседуем.

– Сено к корове не ходит,– сказал Сережка.

– Трусы, – заявил Толька, презрительно глядя сквозь про­рези. – Это вам не пятеро на одного.

Джонни гордо улыбнулся.

– И не шестнадцать на двух малышей, – сказала Вика.

– Пескарь, давай, – приказав Самохин.

Адъютант вышел из строя и приблизился к забору. Тонким голосом он отрапортовал:

– Объявляем вам всем смер­тельную войну до полной победы, чтоб не было вам нигде проходу!

– Все? – спросил Сережка.

– Все,– сказал, Пескарь и нерешительно оглянулся на ярла.

– Объявил – и катись отсюда, – предложил Сережка.

– Сам катись, – ответил Пескарь, потому что приказа от­ступать не было.

Джонни ловко плюнул, целясь в неприкрытую макушку ви­кинга, но не попал. Оскорбленный Пескарь поднял копье, что­бы отомстить обидчику. Борька и Стасик ухватили копье за наконечник, дернули к себе. Пескарь не ожидал такого фоку­са и выпустил оружие. Дорины тупым концом копья трахнули Пескаря по щиту, и посол викингов шлепнулся на асфальт, рас­кидав худые, как циркуль, ноги.

Викинги склонили копья и ринулись к забору. Пятеро дру­зей, как парашютисты, посыпались вниз, во двор.

– Минуточку! – крикнула Вика и метнулась к своему крыльцу. Буквально через несколько секунд она примчалась с ведерком. Вода блестящим языком перехлестнулась через забор. Послышались яростные крики, и викинги отступили. Вика снова уселась на заборе.

– Эй вы, мелкий рогатый скот! – радовалась она. – Обезьяны в дырявых мисках! Пол...